Проснулась я внезапно, холод вырвал меня из сна, зубы стучали, а солнце скрылось. Набежали облака, ветер переменился, усилился, и яхта дала порядочный крен. Я села. Похоже, погода изменилась стремительно. Или, возможно, я проспала дольше положенного, хотя на море я обходилась без будильника, полагаясь на свои внутренние часы.

Вокруг простиралось море, единственное, за что цеплялся взгляд, была нефтяная платформа, светящаяся платформа на фоне темнеющего неба.

Что, если бы они отказались, все вместе отказались работать, объявили забастовку? Одна-единственная неделя — это уже неплохо, даже один день — и в природу будет выброшено на два миллиона нефтяных баррелей меньше.

Огни на платформе становились все ярче… Нет, это мир вокруг темнел, должно быть, уже поздно, ночь удивительно темная, даже несмотря на светлый апрель. Я иду навстречу ночи, сильный восточный ветер отгоняет меня от берега. Я достала анемометр и подняла его повыше. Четырнадцать метров в секунду.

Четырнадцать, так много и так быстро.

Дуло все сильнее. Надо парус зарифить, давно пора, но мне приспичило по-маленькому, ну ничего, прямо в дверях рубки и присяду, все равно сразу же смоет. Я отрегулировала сервокомпенсатор и медленно выпустила из рук стаксель-шкот. Парус с бешеной силой затрепетал, я ухватилась за фал и потянула его, тянула и дергала, но стаксель чересчур тяжелый, слишком тяжелый, а силы у меня уже не те.

Я намотала фал вокруг лебедки, пальцы заледенели, любое движение причиняло боль, однако мало-помалу парус утратил мощь, и мне удалось лечь в дрейф. Пришла очередь грота: я сняла риф-кренгельс с гика, и грот тотчас же рванулся из моих рук, значит, придется зарифить возле мачты.

Я отцепила от палубы багор и потянулась багром к краспице. Нет, тщетно, разумеется, ничего не вышло. Забраться наверх? Нет, не сейчас, пускай висит. Грот почти сполз на гик, негнущимися от холода пальцами я открепила парус от шкота и свернула его. Я вернулась в рубку и наконец выдохнула.

Теперь переодеться — свитер, непромокаемые брюки, дождевик поверх ветровки и брюк, я уже насквозь вымокла, с меня течет, но что тут поделаешь, переодеваться некогда.

Надо закрепить упаковки со льдом, тяжелые, они по-прежнему лежат в салоне, но достаточно мощной волны — и они вывалятся на палубу и будут мешать.

Я нашла трос и несколько старых эластичных веревок и огляделась, выискивая, к чему бы их привязать. В конце концов я закрепила веревку между стойкой, к которой крепился стол, и крюками в стене.

На пол с грохотом полетел кофейник — я забыла его на плите. Из носика выплеснулась вода. Я подхватила кофейник, вылила воду и, сунув его в шкаф, закрыла крышку раковины и завинтила кран газового баллона.

Если уж на то пошло, может, задраить иллюминаторы, запереться внутри, наедине со льдом, и переждать непогоду?

Стоило мне выпрямиться, как яхту накрыло гигантской волной, вода хлынула в салон и окатила синие упаковки со льдом. Я поспешно закрыла дверь, включила картплоттер и зажгла лампочку над панелью инструментов. От яркого света я вздрогнула. Теперь к темноте опять придется привыкать, но иначе не получится, надо пристать к берегу, найти порт, найти укрытие за какими-нибудь островами, так больше нельзя.

На какой же я широте? Я сверилась с навигатором. «Синева» поравнялась со Ставангером, но ветер с востока дует прямо на меня, а против ветра идти невозможно. Но я могу идти переменным курсом, да, так и поступлю, даже если всю ночь придется лавировать. Так что вперед, главное, обвязаться не забыть. Я закрутила стаксель еще на пару оборотов, радуясь, что не пожадничала и вложилась в эту систему — иначе пришлось бы менять сейчас парус, доставать из-под койки в рубке штормовой стаксель, ставить парус, а для этого надо добраться до носа. Вместо этого мне достаточно потянуть за трос — и пожалуйста, вот вам ровно тот парус, что требуется.

Я беру курс на север, медленно, спидометр показывает от двух до трех узлов. Я иду наперерез волнам, нос яхты упрямо бьется о волны, снова и снова, иногда яхта останавливается, но мне надо выдержать курс хотя бы несколько морских миль, чтобы после сделать рывок на юг и некоторое время его придерживаться, а потом снова повернуть к северу.

Прошли минуты, а возможно, часы, за временем я не слежу, но ветер чувствую, он усиливается, хватает за стаксель, толкает меня вперед. Я трижды меняла курс, но удержать его не удается: длинный неширокий киль мешает, я ушла слишком далеко на юг и теперь меня несет вдоль побережья дальше к югу, хотя к берегу пристать не могу.

Грот бьется о мачту, обмотался вокруг нее, настырный стук стальных тросов об алюминий ни с чем не сравнить.

Я могла бы сидеть где-нибудь в тепле, у камина, греясь в его желтых отсветах, слушая лишь, как потрескивает в огне дерево. Вечерняя тишина комнаты, книга, плед, в чашке — что-нибудь горячее. А еще можно бы так: горячая, полная пены ванна, запах мыла, запотевшее зеркало. И тем не менее я здесь — ветер бьет в лицо, с меня стекают потоки воды, природа набрасывается на меня и дубасит.

Надо зарифлять, надо полностью убрать стаксель, ветер усилится, так дальше нельзя.

Я дергаю за трос, но его заклинило в катушке, я дергаю и тяну, но он не поддается, а ветер все полощет стаксель — нет, надо добраться до носа. На палубе кажется, будто ветер еще сильнее, чем на самом деле, одного порыва достаточно, чтобы меня смело за борт. Я стараюсь ни метра не ползти без страховки, даже думать не желаю, каково это — оказаться там, в волнах, надолго ли тебя хватит, долго ли сможешь держать голову над водой, долго ли останется жить?

Весь мир перевернулся с ног на голову, все до единого предметы находятся в движении, неподвижности не существует, и я тоже вынуждена двигаться, сопротивляться нельзя, и я ползу, вжимая колени в палубу, вот только колени у меня чересчур старые, они — словно отдельная часть меня, старше остального тела, мои скрипучие коленки. Колени — это первое, что в человеке ломается, чтобы их хватило на всю жизнь — такого почти не бывает, и ничем тут не поможешь, а мои уже и так чересчур много перенесли, слишком много прошагали, вынесли все тяжести, которыми я их нагружала, и теперь протестуют, а я пытаюсь изменить положение тела, но бесполезно, да и не время сейчас об этом думать, надо двигаться вперед, метр за метром.

Стаксель злобно вырывается, огромная белая птица, рвущаяся на волю, я хватаюсь за трос, давай же, отцепляйся, давай, помогай, проклятый трос, в конце концов он поддается, и я зарифляю стаксель.

Все паруса спущены, яхту бросает вперед, потом назад, я сворачиваюсь калачиком на полу в рубке, мочу давно уже смыло, смотрю на штурвал — он тоже дергается, вперед-назад, вперед-назад, я сворачиваюсь калачиком, но лежать так не могу, брось, сдайся, нет, сдаваться я не умею.

Плавучий якорь, плавучий якорь — он уменьшит скорость и стабилизирует яхту. Я вскакиваю, распахиваю подсобку — она в рубке по правому борту — и принимаюсь искать, роюсь в старых тросах и кранцах, опрокидываю банки со старым противообрастающим покрытием, сколько же хлама, почему я не приведу все в порядок, убеждаю себя, что с лодкой все тип-топ, а на поверку выходит, что все наоборот. Впрочем, вот наконец и он, я вытаскиваю плавучий якорь и хватаю длинный толстый трос, заскорузлый от соли. Привязав трос к плавучему якорю, я ползу на корму, привязываю трос к релингу и бросаю якорь за борт. Он беззвучно падает в море, плавучий якорь сделан из ткани, это просто большой матерчатый мешок, и водой он наполнился не сразу, однако вскоре я замечаю, как трос натягивается и яхта выравнивается. «Синева» моя, мой дом, мамин подарок на восемнадцатилетие. Думаю, она подарила ее мне, чтобы уравновесить что-то, положила яхту на мои внутренние весы. Наверное, мама считала, что получится красиво, эдакая попытка пойти мне навстречу, а на самом деле вышло отвратительно, словно она старалась расплатиться за все те свои предательства, от которых я страдала в детстве.

Яхта моя, «Синева», мамин подарок, мамины распростертые объятия, подарок, от которого я не смогла отказаться, единственный из ее подарков, который мне и впрямь оказался нужен. В отличие от нее самой этот ее подарок никогда меня не предавал.

Вернувшись в салон, я задраила люк и уселась перед картплоттером. Да ведь я дрожу, неужели я все это время дрожала или это только что началось? Не знаю, но зубы стучат, и я трясусь, словно это меня полощет ветер, однако дрожу я не от холода, это не озноб, наработалась я так, что по спине текут капли пота.

Дрожу я от страха, я напугана. Впервые, подумала я, впервые меня застали врасплох. Я не подготовилась, не узнала заранее прогноз погоды, вот дура, я ведь и правда его не узнала, а в море не выходят, не узнав прогноза. Озаботься я этим заранее — и была бы сейчас в другом месте, стояла пришвартованная в порту, ходила по земле, грелась, отмокала в ванне.

Мама подарила мне ее, когда мне исполнилось восемнадцать, мама тогда раскинула руки и шагнула ко мне, и я не отстранилась, не смогла отказаться, а мама ждала ответного подарка, я это понимала, она многого ждала, ждала, что я всю жизнь ей отдам, но не дождалась.

Подобные ей, подобные Магнусу полагают, будто все просто: купи пластырь побольше — и рана затянется, вот только если ее перед этим не промыть, если в ране остались грязь, пыль и щебенка, пластырь не спасет.

Шторм раскачивает яхту, море ревет, такелаж дрожит. Я устала, я кладу руки на картплоттер и утыкаюсь в них головой, отдохну секундочку, хотя нет, нельзя, потому что я слышу, как вода напирает, подступает со всех сторон, вода не только под лодкой — она заливает палубу, льется с неба, со всех сторон наваливается шум воды.

Я встала и прислушалась. На форпике капает, и я иду проверить. Дверь как следует не задраена, вода просачивается внутрь, я пытаюсь плотнее прикрыть дверцу, но и это без толку, воду не остановишь, крохотные капли пробираются внутрь, прокладывая себе путь через мельчайшие трещинки.

Из окон здесь тоже капает, я заклеила их силиконом, но этого недостаточно, надо было вообще поменять их и герметиком заделать, а сейчас капает прямо на койку, матрас с одеялом залиты холодной водой.

Впрочем, пускай, спать я все равно не стану, каждые пятнадцать минут нужно проверять, нет ли поблизости других лодок или буровых вышек, не пробиваются ли сквозь темноту одинокие огоньки.

Нет, не нужна мне помощь, я и так из него выберусь, из шторма, они мне не нужны, какая, на хрен, помощь от зажравшихся буровиков, полжизни дома — полжизни на платформе, зарплаты под миллион, не нуждаюсь я в их помощи, да вообще в ней не нуждаюсь.

Я снова поднялась, отодвинула дверцу и выглянула наружу. Меня тотчас же окатило волной, дьявол, капюшон-то я сняла, ледяная вода течет по спине, вокруг ничего не видно, только море.

Я захлопываю дверцу. Сажусь.

Трясусь.

Двигаюсь вперед.