КАК Я УЗНАЛА
О СИЛЕ ВЕТРА
И ПОЕХАЛА
В СВОЮ ПЕРВУЮ ЭКСПЕДИЦИЮ
НА КАМЧАТКУ

Сейчас мы смотрим фотографии из наших вылазок, вспоминаем Тихий океан, лежбища сивучей и невероятно красивых китов и надеемся изо всех сил, что природа хотя бы отчасти сможет справиться с этой ужасной катастрофой. Одна из участниц нашей летней парусной экспедиции Катя Ситнова настолько прониклась путешествием, что прислала нам подробнейший рассказ о своих впечатлениях, прочитав который, даже те, кто никогда там не был, поймут, почему Камчатка так нужна нам всем.

Я сидела с кружкой чая и всеми силами отодвигала необходимость взяться за учебу. Открыла новостную ленту. «Кризис заставил бизнес уходить в интернет. Познакомьтесь с героями, у которых это получилось». В статье перед каждой историей была фотография, и мое рассеянное чтение сводилось к просмотру этих картинок. Остановилась на фотографии молодого человека, стоящего за штурвалом, смутившись двумя вещами: слишком молод и при этом уверенно выглядит за штурвалом — раз, в моем сознании море не могло перейти в онлайн-формат — два. И я открыла сайт компании.

Следующие два дня прошли за чтением журнала Силы ветра: я будто находила там ответы на вопросы, которые еще не успели сформироваться в сознании, но уже созрели в душе. Закончила инструкцией о том, как получить яхтенные права и какими они бывают, и казалось, что у меня изменился ритм дыхания или сердце стало биться как-то иначе. Словом, я превратилась в одну большую готовность к приключениям, и эта готовность воплотилась в парусную экспедицию на Камчатку, о которой я ничего не знала, кроме ее крайней удаленности.

Мы ушли в океан на парусном катамаране «Косатка» на третий день по прибытии в Петропавловск-Камчатский. Первый день ушел на то, чтобы понять, что такое Петропавловск, а второй мы провели на черном пляже у лагеря серферов. Ты сидишь на черном песке, который магнитится ко всем застежкам на рюкзаке, за тобой — сопки, по левую руку люди учатся ездить верхом, по правую серферы ловят волну, перед тобой — океан (и потенциально Аляска), и ты думаешь: «Неужели может быть лучше? смогу ли я вместить еще большую красоту?» Может. Сможешь. С воды смотреть всегда лучше.

В день выхода погода была такой же низкооблачной, как в тот день, когда я нашла Силу ветра, и я еще десять раз вспомнила того молодого человека, чья фотография привела меня сюда. Петропавловск изменился до неузнаваемости, бухта посерела и нахмурилась, а белизна палубы жгла глаза, отражая непонятно откуда берущийся свет. Капитан собрал нас после погрузки, объяснил куда и как долго мы будем идти, как расселиться в каютах и добавил: «На ближайшие четыре дня мы с вами — большая семья. Будем уважать друг друга и жить дружно». Так и вышло. Но, как ни странно, за эти четыре дня, проведенных в замкнутом пространстве, мы толком друг о друге ничего не узнали. Впрочем, это было совершенно неважно: объединенные общим делом, не делая ничего «для галочки», это не помешало нам постоянно удивляться тому, как мы сплочены и счастливы.

Я же удивлялась вдвойне, потому что после рассказов ребят о местах, которые, стыдно признаться, я не знаю и на каком континенте искать, они говорили в нашем путешествии: «Это самое поразительное, что я видел в своей жизни». Более того, увиденное на Камчатке едва ли возможно с чем-то сравнить. Как и это чувство общности и сопричастности общему делу. Первым таким делом для нас стало испытание под названием «Подействовала ли на тебя Драмина?» (таблетки от морской болезни. — Прим. ред.). Со стороны могло показаться, что мы всматриваемся в рельеф местности, но по глазам было видно, что люди пытаются различить в себе чувство подкрадывающейся тошноты. Назовем это «везением номер один» — когда вестибулярные аппараты всех членов экипажа успешно прошли проверку на прочность.

По пути в Бечевинку к нашей первой остановке мы видели китов. Причем наш капитан Коля сказал, что в такую погоду их проще всего заметить. Мне очень нравилась погода, но неопытный глаз долго не мог понять, кто где что увидел. А Коля увидел фонтаны горбачей — величавых, немного боязливых животных. Мы старались подойти ближе, и один из горбачей как-то поздно спохватился и занырнул прямо перед катамараном, махнув на прощание хвостом. У меня перехватило дух, а душа от соприкосновения с природой раскрывалась и цвела. И я даже не подозревала, что так может быть.

О Бечевинке Коля рассказывал много, хотя он был довольно неразговорчивым кэпом. «До 1996 года это была военная база, где держали атомные подводные лодки. С воды ее не видно, и проектировщики подумали, что, мол, очень удобно держать такие лодочки прямо напротив штатов. А город построили для семей. Слушай, — Коля поворачивается к Паше, своему помощнику, — мне вот еще очень нравится, что здесь нет атмосферы катастрофы. Вот люди жили себе и жили среди сопок и холмов, а потом союз развалился, базу ликвидировали и всех вывезли. Здесь никто не погиб. Просто все побросали и уехали. Знаете, — он смотрит на нас, — я даже думал одно время здесь квартиру отремонтировать, так часто сюда приезжал. Вот, кстати, смотрите: «Подготовка семей военнослужащих к эвакуации». Их последний приказ».

По дороге к базе Коля мельком обернулся, посмотрел на нас и остановился.
— Ребят, вы какие-то напряженные, в чем дело?
— Коль, может прыснем чем от комаров?
На каждом из нас сидело штук по пятнадцать этих кровопийц. Да, мы были в двух куртках, шапках, перчатках и ботинках, но такая экипировка не защищала от чувства, будто тебя сейчас съедят. Коля провел санобработку, а Паша попытался поднять наш боевой дух: «Ребят, не дрейфьте, здесь комаров почти нет. Вот на севере — другое дело. Ты там, короче, проводишь рукой по лицу, и у тебя в ладони такой солидный комариный ком».

Лет тридцать назад береговая линия севернее Петропавловска жила: Бечевинка была полноценным городом, чуть выше нее находилась метеостанция, там тоже была какая-никакая жизнь. Сейчас же все сосредоточено в трех городах, располагающихся вблизи Авачинской бухты: это Елизово, Петропавловск и Вилючинск. Есть еще небольшое поселение на севере и у Японского моря. Водитель объяснил это так:

«От Петропавловска на сотом километре будет поворот налево, а дальше все понятно. Вот дорога, по которой мы едем, — то есть асфальт — это единственная асфальтированная дорога на всем полуострове.

Камчатка — по сути остров, потому что нет постоянного автомобильного сообщения с материком. Я, правда, слышал про каких-то ребят: они на машине до Владивостока доехали. Ехали месяц или что-то около того. Там же вся штука в том, что ехать нужно весной, когда чуть снег сошел, а речки еще не растаяли. Речки — вот и вся дорога. Ну и понятно — бензин, продукты, все с собой. Зимой вообще не проехать, на Мутновском каждый год стабильно 12 метров снега фиксируют. В городе сейчас меньше сыпет, но все равно проблем хватает — чистить-то кто будет? У нас тут, знаете, расхожая проблема: просыпаешься утром, тебе в офис нужно. Смотришь в окно — снег валит. Звонишь на работу, мол, ну что, едем? Тебе отвечают: «Автобусы ходят, так что будь добр быть». А к обеду уже навалит так, что все автобусы соберут в автопарк, и ты буквально застреваешь на работе. Как будто первый раз на Камчатке снег пошел, честное слово! Идешь потом домой, снегу по колено… Ну да ладно».

«В детстве, — рассказывал Паша, — снега больше было. То есть и сейчас он как бы есть — выходишь утром из дома, вспоминаешь где машину оставил. Ходишь, подкапываешь «Моя? Не моя. Наверное, моя следующая». А когда маленькими были, те, кто жил на первом этаже, выходил зимой через окна соседей со второго. Еще была такая тема — из окон в сугробы прыгать. Сейчас так ноги переломать можно, а вот раньше было весело».

Утром в Бечевинке было солнечно, и все вокруг преобразилось. Ярко-зеленые сопки, синий океан, голубое небо и голубая дымка, очерчивающая контуры вулканов. Стало припекать, и можно было остаться в одной куртке греться на солнышке. Паша как-то очень ностальгически посмотрел на сопки и рассказал:

— Мы весной точно так же, как сейчас, отшвартовывались. Слышим грохот, оборачиваемся, и на наших глазах с сопки скатывается льдина, проплывает мимо нас и застревает на выходе из бухты.
— Паш, погоди, так это же…
— Метров сто, ну, чуть поменьше может. Ну, мы, короче, сели в тузик, подплыли, пилили сколько могли — без толку, в общем, скорее ради своего успокоения. Нам, правда, повезло: льдина встала в отлив, так что на приливе ее подняло и течением вынесло, и мы уже спокойно вышли. Сейчас, кстати, пойдем в Моржовую бухту — она прямо за этими сопками, рукой подать. Мы здесь зимой катали, и одна девушка каким-то образом забыла в бухте свои лыжи. А они дорогие, да еще и у кого-то одолженные, так что пришлось туда пешочком вернуться. Сейчас отойдем, и вы кранцы снимите, окей?

К второму дню у нас уже примерно сформировался распорядок дня и образ жизни. Переходы занимали 6-8 часов, а один день вмещал сразу три: с шести утра до полудня, сон, с обеда до второго сна или ужина (кого на что хватало) и с этого времени до слов «Доброй ночи». У меня с детства какая-то особая нелюбовь к дневному сну, которую мама пыталась победить, заучивая со мной стихотворение «Мама спит, она устала». В теории оно должно было вложить в сознание мысль о том, что людям нужно отдыхать, но нет. На «Косатке» первые сутки я держалась, а потом поняла, что это не сон ленивых, а сон счастливых, и чтобы впечатления немного улеглись, нужно немного спать. И мы спали в парусе на гике, в спальниках на палубе и в каютах с открытыми люками — этакие активные туристы.

«Плавник!! — и сон как рукой сняло. — Косатки!» Целая семья с главой семейства. Они переворачивались, нежась в тихоокеанской воде, заваливались, прыгали — по одному, по двое, синхронно, они будто бы гоняли птиц, но на самом деле гоняли нас. И мы, радостные как дети смотрели, замирали, фотографировали, смеялись и снова смотрели. Коля потом показал нам брошюру, в которой говорилось о том, что каждое животное имеет под плавником опознавательное пятно — что-то вроде отпечатков пальцев у человека. И по этим меткам ученые отслеживают численность и миграцию семей. «Присылайте фотографии».

В Моржовой на якоре стоит спасательное судно. «Честное слово, — говорит Коля, — я вообще не понимаю, в чем смысл их работы. Раньше было четыре спасательных судна: они ходили по двое вдоль севера и юга Камчатки, и случись у кого беда, потенциально могли прийти на помощь. Сейчас осталось одно судно, и оно может по месяцу простаивать в какой-то бухте, и толку от этого ноль».

Швартоваться нам не к чему. Коля бросает якорь, спускает тузик, и команда в два захода оказывается на берегу. Крупная тихоокеанская галька, тихоокеанский мусор, брусья и ржавый японский корабль. Выше — полукруг из бархатных зеленых сопок, и кажется, что можно за час-другой оказаться наверху.

«Это только кажется — они абсолютно непроходимые. Сплошь заросли можжевельника, ногу некуда поставить. Мы погуляем по берегу и вернемся на «Косатку». Погодите, не расходитесь, ребят».

Коля с одним из участников нашей экспедиции Мишей запускают коптер и смотрят, нет ли на побережье медведей. Каждый из нас получает по фаеру.
— Как пользоваться знаешь?
— Снять фольгу, дернуть за веревку, тыкать в нос.
— Главное — в нос. Держи.

Раз не получилось залезть на сопки, мы решили забраться на корабль. Он стоит сильно наклоненный к воде, слева большая пробоина. От палубы до пробоины тянется одна веревка, от пробоины до гальки — вторая. Первым лезет один из членов команды Петя, перехватывает вторую веревку, потому что лезть в пробоину — сомнительное удовольствие, как и искать рубку под неприятным уклоном, чтобы вылезти на палубу. Петя уже почти на палубе, веревка обрывается, он летит вниз. Все бросаются на помощь, я застываю в состоянии компьютерного томографа, определяя что потенциально он мог повредить и что я могу с этим сделать (ничего). «Слетел ботинок — сильный удар. Так. Запястье, локоть, селезенка, голова. Ага, ходит. Эректильная фаза шока? Не бегает. Смотрит так, как будто только что родился». Заклеили ранки. Обошлось. Полезли в пробоину.

Рубка оказалась, что называется, ногой подать. Через нее мы вылезли на палубу и увидели зажженный фаер, потом нашу храбрую команду, а через полминуты — медведя.

— Вот знаете, бывает, растет поколение, ты смотришь на него и понимаешь, что что-то идет не так. Глупое какое-то. Вот с нынешним выводком медведей точно так — глупое поколение. Медведи обычно присматриваются, тихонечко подходят, люди их издали замечают. А эти, ну глупые, на рожон лезут, и ничего с этим не сделаешь. Бежать бесполезно, лезть на деревья тоже. Если стрелять, то нужно суметь застрелить, потому что подстреленный медведь рано или поздно убьет человека. Еще они в город ходить повадились.
— Пугаете туристов?
— Да нет, просто имейте в виду. Вы на Камчатке, по сути, у них в гостях. Без сопровождающего в лес ни-ни.

Вот и этот медведь не был самым умным животным. Стреляешь в воздух — он ближе подходит. Шумишь — он не реагирует. Колю такое отсутствие медвежьей дисциплины совсем вывело из себя, и он пальнул ракетницей в бедро медведя. Тот мало-помалу понял, что мы не настроены на близкое общение.

Паша вывез нас обратно на «Косатку», Коля собрал растерянные во время отступления вещи, и мы весь вечер обменивались историями о том, что произошло, и все истории были разными. На берегу тем временем происходило примерно то же самое — медведи бродили по месту вторжения. Миша снимал все это с коптера, который на глазах у всей команды в какой-то момент ушел ко дну. Наверное, мне следовало чуть намокнуть, но спасти его — кажется, меня меньше всех смущала температура воды. И это единственное, о чем я жалею за всю экспедицию, потому что история с медведем больше всех огорчила именно Мишу, а видеоснимки с птичьего полета — будущие воспоминания на безэкспедиционное время — доставляли ему особую радость.

Мы зашли в бухту, когда уже совсем свечерело. Чувствовалось, что погода меняется, что завтра будет дождь — поменялись цвета природы, вода отражала изумрудный цвет. Мы будто плыли по жидкому драгоценному камню. К тому времени мы и смотрели на Камчатку, как на один большой драгоценный камень, прекрасный с любой грани. Отчасти потому что мы перенимали любовь к этому месту у людей, которые нам его показывали. Начиная с рассказов Коли о Бечевинке, в которой он смотрит на любой заброшенный дом, будто он в нем вырос, заканчивая… Едва ли любовь заканчивается. Можно лишь приводить примеры. Мы спросили Колю, будем ли ловить рыбу, на что он ответил: «Ребят, я считаю так. У нас пока есть еда, ее довольно много, и она разнообразная, так что нет необходимости ловить рыбу. А рыбачить просто так — плохая затея. Если мы поднимем рыбу, скажем, с пяти метров и отпустим, она не сможет вернуться».

Еще сразу вспоминается, как Паша вез нас на Авачинский перевал. По дороге к перевалу он объяснял, что мы едем не совсем по дороге, а по дну сухой речки. «В прошлом году камчатский ученый защитил в Москве диссертацию. Смог доказать, что сухие речки образуются за счет таяния подземных ледников, а не поверхностных снегов, как раньше думали. В общем, это своего рода уникальное явление».

На обратном пути он резко затормозил, вышел из машины. Открыл багажник, положил какую-то стеклянную бутылку к общему мусору.
— Кто-то забыл выкинуть.
И мы поехали дальше.

Один из самых прекрасных моментов любого путешествия — предпоследнее утро. Впереди целый день, потом еще одно целое утро, а следующее «потом» так далеко, что мысль его не достигает. Ты уже разведал все места, знаешь где и чем перекусить, что привезти родственникам, а родственники, в свою очередь, знают, что ты скоро вернешься, и особо тебя не беспокоят.

Мы поднялись в пять, чтобы к одиннадцати подъехать к кратеру Мутновского вулкана. Дорога идет мимо Елизово к Вилючинской сопке, огибает ее через одноименный перевал и дальше продолжается через долины, спускающиеся вниз и поднимающиеся наверх, плавно переходя в ледники.

Машины для таких поездок собирают те, кто их и водит: к двигателю добавляется мотор, ставятся колеса в половину моего роста, и получается камчатский вездеход. Пока водитель приспускает шины, Светик — куратор нашей группы — ностальгически смотрит на Вилючинскую сопку и говорит:

— Первого мая я спустилась с нее на сноуборде.
— Светик, скажи, есть ли здесь сопки, с которых ты не спускалась на сноуборде или на которые не поднималась с походом?

Светик молчит. До 2010 года существовала некая группа людей, — друзья друзей, знакомые знакомых — которые занимались разными видами экстремального спорта, искали новые маршруты и иногда брали с собой друзей. В 2010 году они организовались в Kamchatka freeride community и начали возить туристов, делая Камчатку менее непроходимой и показывая людям, насколько она красива. Сейчас в команде около 50 человек, влюбленных в это место и в свое дело.

Я постоянно записывала истории, которые слышала от ребят во время экспедиции, и одна из них выбивалась из общего контекста. Я никак не могла понять при каких обстоятельствах человек мог это вспомнить. И сейчас, мысленно возвращаясь к дороге на Мутновский, все встало на свои места.

Мы остановились на леднике помочь застрявшей перед нами машине. Из машины вылезает Петя чуть побитый дорогой, подходит к Светику и говорит: «Однажды я катался на американских горках в Испании и застрял, потому что у какого-то деда выпала вставная челюсть».

Вот и мы тоже застряли на камчатских горках, которые отличались от американских до предела укороченными интервалами между спусками и подъемами. Это составляло отдельное, бонусное впечатление к окружающей красоте.

Оказаться в кратере вулкана — это как побывать в натуральной химической лаборатории. Кипящие кислоты, под ногами — образцы железа, соединения серы. А потом над головой пролетает вертолет, и ты переносишься в какой-то блокбастер, где все дымится, и люди в черных очках открывают двери еще до того, как лопасти остановятся. К началу сентября в центре вулкана наполняется красное кислотное озеро — как сердце вулкана. Или как знак того, что завершился очередной календарный год.

Завершалась и наша экспедиция. Утром мы купили подарки семьям и друзьям, уехали в аэропорт. Погода начала меняться, и уже в Москве нам пришло сообщение об ухудшении погодных условий в Камчатском крае. Мы вылетели в шестнадцать часов ровно и приземлились в пятнадцать часов пятьдесят пять минут того же дня, проведя девять часов в воздухе. На двадцать седьмом часу самых длинных суток в моей жизни я попыталась распутать походные косы, которые в теории должны были сохранить мне волосы, а в итоге погубили, и теперь я ношу «Камчатское» каре с забавной историей.

После возвращения я долго думала о том, почему раньше слышала о Камчатке, только когда так называли последние парты в школе? Почему Чехов в «Сахалине» ничего не говорит о Камчатке? Почему о ней почти не писали? Я и сама не знала, как написать о ней. Как словами выразить эту невыразимую красоту? Едва ли моих способностей хватило бы, чтобы сделать это по-настоящему достойно. Поэтому я рассказываю истории, которые пережила сама и которыми поделились люди. Их рассказы помогли мне увидеть, осознать увиденное и полюбить его.

А что касается Антона Павловича, то, конечно, раньше такие путешествия были почти что немыслимыми. Сейчас преодолеть пространство не так сложно, поэтому у Камчатки, возможно, все еще впереди — ведь там начинается Россия.