Капитан Силы ветра Даня Смирнов — о работе на танкере и яхтах как идентичности
«Я с морем всегда на „вы“»
Даня Смирнов — капитан, который ходит с нами в приключениях по Дальнему Востоку (а еще отправился в конце прошлого года с Александром Грибановым в перегон в Японию). И все это в свободное от основной работы время — когда мы узнали, что он ходит на танкере и под парусом с детства, то решили его об этом расспросить. Он рассказал нам про первые контакты с морем, самую незабываемую ночь в жизни и про запросы от вселенной
Все самое ценное, что есть у меня в жизни, произошло благодаря морю. Я почти всю жизнь прожил перед Морским университетом, где работали родители — собственно, там они и познакомились. У нас была большая квартира, 120 квадратных метров, которую им выдали как сотрудникам.
Я с детства занимался яхтингом, для меня это неотъемлемая часть идентичности. Это совершенно естественно, когда все время живешь у моря. Однажды я гулял по пляжу и увидел знакомого, сына маминой коллеги, который катался на лодке. Он тогда был уже взрослый, ему было лет двадцать пять. А мне лет восемь-девять, я даже плавать не умел (или умел, но плохо). Боялся тогда глубины — и до сих пор, в общем-то, боюсь. Я попросил его покатать меня. А он человек харизматичный, у него борода была такая черная, длинная — выглядел он, как пират.
Мы вышли, был ветер, естественно, нас раздуло, я начал кричать: «Поплыли к берегу! Поплыли к берегу!» На что он мне, смеясь, говорил: «Куда бы мы ни плыли, мы плывем к берегу! А-ха-ха-ха!» Было страшно, конечно, я зажался где-то под баночками. Это оставило неизгладимое впечатление, но никакой фобии не возникло. На следующий год я уже стал заниматься мореплаванием.
У нас при университете была Школа юных моряков и детский оздоровительный лагерь «Мореход». Был такой легендарный человек на Дальнем Востоке — Евгений Иванович Жуков. Он был профессором кафедры управления судном в университете и очень любил парусный спорт и греблю и открыл школу, где мы ходили на ялах. В лучшие годы в ней было сто учеников: десять экипажей, десять ялов. Это была целая флотилия. Изначально нас готовили к тому, что мы будущие курсанты, моряки. Хоть это и шестивесельные ялы, ты в полной мере наслаждаешься морем и хождением под парусом. Мы даже гонки проводили — очень динамичные, интересные.
Ял
Легкая парусная или гребная лодка. Ялы используют на больших судах для связи с берегом, работ у борта, перевозки легких грузов или людей, а также для спорта и туризма
Потом я чуть подрос, сел уже на Farr Platu 25 и «Конрад 25». Последний до сих пор остается таким стержневым классом, и у нас чемпионат России проходит во Владивостоке — со всей страны приезжают люди соревноваться именно в классе «Конрад 25». Потом я гонялся в составе экипажа, но никакие разряды не получал, просто не озадачился этим. Не могу сказать, что меня не увлекли гонки. Наоборот, они мне нравятся. На самом деле, чемпионат России по парусному спорту — это самое крутое, в чем я участвовал. Но профессионалом не стал. Просто не очень нравится гоняться не рулевым, не капитаном. А своей яхтой пока не обзавелся.
Моя жена тоже из парусного спорта: начинала на «Оптимистах», потом на «Лазерах» гонялась, у нее много больших побед, разряд тоже есть. Познакомились мы в яхт-клубе — периодически виделись на награждениях, на встречах, начали общаться. Но сразу было ощущение, что мы знаем друг друга уже очень много лет. Потому что парусный спорт сформировал наши личности. Почти все наши друзья — настоящие, те, с кем мы идем по жизни — тоже из яхтинга. Эти отношения проще сохранить: у вас одинаковые планы на лето, один ритм жизни.
Когда мне было лет шестнадцать, была история, которая запомнилась мне особенно. Это был вечер, переходящий в ночь, а затем в утро. Так получилось, что в Школе юных моряков я постоянно побеждал в гонках. Это заставило меня поверить в то, что я очень крутой яхтсмен и с морем могу общаться на «ты». А тот эпизод чуть было не отвернул меня от хождения под парусом.
Однажды тот самый знакомый-бородач сказал: «Не хочешь подзаработать, катая туристов на яхте?» Это был фолькбот — простенькая старая лодка. Ни компаса, ни лебедок, подвесной мотор с небольшим количеством топлива. Я ответил: «Да, почему бы и нет?»
Приехали, покатали людей. Пришло время мне и товарищу возвращаться. Точка базирования была на соседнем острове — Рейнеке. Спускается туман. Приятель говорит: «Хочешь, подожди меня, пойдем вместе». Я такой: «Да не надо, что тут идти-то». И пошел.
Туман уже совсем опустился. Подошел к какому-то острову. Показалось, что это не тот, что мне нужен, и пошел дальше. В какой-то момент разрядился телефон, а зарядить было негде. Иду, иду — никуда не выхожу. Уже начало темнеть. Часов в девять вечера решил: заведу мотор, чтобы побыстрее куда-то уже дойти, бросить якорь и уже там продумывать дальнейшие действия.
Увидел огонь, пошел к нему. Но это было проходящее мимо судно. Пока я двигался в его сторону, увидел огонь маяка. Пошел к нему и заметил огонь костра. Думаю: сейчас заодно узнаю, где нахожусь, попрошу позвонить. Все-таки хозяин яхты уже должен был начать волноваться — меня к тому времени не было часов шесть.
Когда я уже подходил, заглох двигатель, закончился бензин. Иду в сторону этого костра, кидаю якорь, вытравливаю конец. Яхта касается грунта и садится на мель — довольно далеко от берега. Ветер прижимной, как и волна, нужно что-то делать. Пытаюсь залить бензин в мотор, половину проливаю на палубу. Естественно, мотор не помогает: когда он стоит, хоть газуй, хоть не газуй — никакой разницы. Приходится руками подтягиваться к якорю — в итоге рву себе руки до крови.
Лодка стала ровно над якорем, но поднять его не получалось, потому что он очень хорошо зацепился. Пришлось прыгать в воду, руками вытаскивать якорь из-под камней и переносить его чуть подальше. Пока я это делал, лодку опять сносило на камни. И так продолжалось какое-то время: плывешь к лодке, залезаешь, снова так подтягиваешься, снова ныряешь, перекидываешь.
В итоге оттянул лодку с мели, все зафиксировал, вышел на берег. Люди заметили, что что-то происходит. Развернули машину, включили фары, чтобы мне было хоть что-то видно. Я к ним вышел, как-то очень робко попросил водички, они не только ее дали, но и арбузом накормили. Вообще очень заботливо отнеслись. Оказалось, что это семья подводников. Они сказали: «Это Русский остров. Родной Русский остров, наше место силы». Если бы я чуть-чуть мимо него прошел, я бы ушел в открытое море.
Были у меня той ночью в море разговоры с самим собой и с Богом. Были мысли о том, что друзьям часто говорю, что я их люблю — и очень легко это произносится — а родителям как будто бы ни разу не говорил. И если сейчас погибну, они ведь так об этом и не узнают. Не то чтобы я всерьез тогда думал, что умру, это был скорее подростковый максимализм. Но внутренний разговор состоялся. И когда вернулся домой, эту историю родителям стал рассказывать под аккомпанемент пианино. Так было проще — как будто делаешь это уже не от своего лица, а от лица персонажа.
Когда я встретился с хозяином лодки, чтобы ее вернуть, он сказал: «Человек ты безответственный, тебе моряком быть не надо. Но артистичный — надо тебе поступать на актера». Я решил, что это отличная идея. Поехал поступать, но ни в ГИТИС, ни во МХАТ, ни в Щукинское меня не взяли. Подумал, что лучше быть все-таки хорошим моряком, чем плохим артистом. Но вот с тех пор я с морем всегда на «вы».
Сейчас я второй помощник капитана на танкере. Возим мы, в основном, мазут, ходим в Америку, по Карибскому морю, по Средиземному — более-менее по всему миру. Этим я занимаюсь примерно пять месяцев в году.
Пару лет назад нам нужно было перегнать яхту в Корею — их туда часто перегоняют на зимовку. У нас подобралась отличная компания, все сдружились, еще и погодка хорошая выдалась. И вот мы уже должны подойти к берегу. Я думаю: «Эх, как жаль, что все кончается. Так все душевно — вот бы как-то затянулось путешествие». Не помню, сказал я это вслух или только подумал.
Тут же мы ловим береговую связь и выясняем, что корейцы не подтвердили нам визы. Выходит на связь агент, мол, говорите, что вам надо пополнить запасы, может быть, вас пустят. Не пустили. Идем дальше в Пусан, там есть другой агент, который сказал, что вроде как может организовать нам заход.
Так сбылось одно мое желание. Думаю дальше: «Классно, но я еще люблю шторм, такой, чтобы была борьба со стихией». Тут же портится погода. Убираем паруса, только стаксель оставляем, и то используем всего треть его площади. Идем со скоростью пятнадцать-шестнадцать узлов, что очень быстро для этой яхты.
«Шторм, конечно, круто. Но я еще люблю, когда дождь идет стеной». Так я говорю себе — и сдаю вахту ребятам. И тут начинается ливень, все промокают просто за доли секунды. Тут я решил, что больше запросов во Вселенную у меня нет.
Шли мы еще четыре дня, потом нам разрешили зайти для убежища. Еще две недели простояли у причала, но в Корею нас так и не пустили. Мы вернулись во Владивосток. В общем, теперь я со Вселенной кокетничаю уже реже.
Но мне все равно нравится ощущение борьбы. Например, чемпионат России, который проходит осенью, — там есть трехсуточные гонки. Серьезные, изматывающие. С кем бы я эти гонки ни обсуждал, все говорят об одном: вот ты подходишь к острову Аскольд (а это примерно сутки-полтора пути), мокрый, промерзший, сонный… И каждый раз думаешь: «Зачем я сюда пошел? Больше никогда. Все, последний раз». И в следующем году обнаруживаешь себя ровно в том же месте, в том же состоянии, с теми же мыслями.
Я много размышлял о том, чем занимаюсь в море, и понял, что особого героизма тут нет. Корейские инженеры спроектировали судно так, чтобы оно не тонуло, если его правильно грузить. Дизайнеры и программисты создали интерфейс, позволяющий следить за тем, как течет мазут, и управлять насосами. Там тоже сложно ошибиться. Все процедуры прописаны. Шторма мы видим заранее — и обходим их. Никакой романтики, ничего героического, о чем могут думать люди, представляя себе профессию моряка, вроде и не осталось.
Сейчас большая часть капитанов не имеет возможности проявить себя — по крайней мере, там, где я работаю. На западном коммерческом флоте это уже больше офисная работа, только в море. Все штатно, все по чек-листам, каждый знает свои обязанности, все довольно рутинно и понятно. Никакого вызова.
И ты спрашиваешь себя: какое воздействие ты оказываешь на мир? Ну, вожу я мазут или нефть. Можно, конечно, сказать, что из этой нефти сделают дизель, зальют его в машину скорой помощи — и кого-нибудь спасут. Или что мазут используют, чтобы заасфальтировать аэродром. Но это притянуто за уши. Так на что ты тратишь свою жизнь?
Я понял, что я делаю мир лучше, когда катаю людей на яхте. Ты ходишь в пятидневные экспедиции, показываешь природу, шутишь, у тебя происходит энергетический взаимообмен. И это волшебство. В одной из первых экспедиций мы так сдружились, что когда экспедиция уже закончилась, все выгрузили свои вещи, встали на причале и запели. Это было потрясающе. И тебе искренне благодарны, и ты благодарен им. В эти моменты я ощущаю, что я нужен людям.
Интервью: Дмитрий Куркин
Фотографии: Леонид Сорокин
Редактор: Артем Макарский
Дизайн и верстка: Аня Волкова
Что еще почитать