Мыслить на грани и не утонуть
отрывок из книги «Теория одиночного мореплавателя»
Манифест антифилософии от французского теоретика Жиля Греле, ушедшего жить в море
«Теория одиночного мореплавателя»
Издательство Ad Marginem готовит к выпуску книгу французского философа Жиля Греле «Теория одиночного мореплавателя». Это своеобразный манифест антифилософии — подхода, который ставит под сомнение привычные философские методы и саму идею рационального знания.
Книга написана на лодке, где Греле живет последние годы. Именно лодка стала ключевой метафорой мышления: автор предлагает собирать мысль по ее образу — чтобы не утонуть в захлестывающем потоке мира и выдержать меланхолическое одиночество, в котором время от времени оказывается каждый.
ПОСВЯЩЕНИЕ
*Ср. эссе Сторожевые псы (1932) Поля Низана, товарища Жана-Поля Сартра, посвященное критике Анри Бергсона и других представителей тогдашнего философского мейнстрима Франции. И самого Бергсона, и линию спиритуалистической философии XIX века, которую он во многом продолжал, зачастую обвиняли в реакционной политической и социальной позиции, в роялизмеми политико-этическом консерватизме.
Слишком мореходная для тех, кому известна только суша, слишком теоретическая для тех, кто живет только морем и восторгается жизнью, эта книга навряд ли окажется по нраву большому свету.
Не придется она по вкусу и тем, кто, цепляясь за свою индивидуальность высказывающего суждения потребителя как за сокровище, считают делом чести читать только как зрители, для развлечения или получения информации, для подпитки мечтаний или рефлексии, но прежде всего — читать без риска быть субъективно призванными к чему бы то ни было; кто поэтому в моменты чтения читает лишь на отдалении, на достаточно большом расстоянии, чтобы не касаться читаемого ими, не быть затронутым им и чтобы иметь возможность заранее отказаться от принятия каких-либо последствий.
Книга, вне всякого сомнения, будет еще меньше пользоваться популярностью среди членов партии спиритуализма — сторожевых псов* установленного порядка дня сегодняшнего, как и вчерашнего, которые всё предписывают нам действовать как людям мысли, ну а мыслить — как людям действия, чтобы мы не были ни теми, ни другими, ни тем более теми и другими сразу. Псы эти наиболее мирские из всех, поскольку они сочетают свое отвращение к радикализму, составляющее основу их мирскости, с записью в реестры высшего света. Стратегически они будут самыми яростными в своем отношении, то есть тактически наиболее безразличными, если только маловероятное стечение обстоятельств не заставит их проявить снисходительность.
Короче говоря, книга не понравится ни тем, кто заякорен реальностью, проникнут прагматизмом и принимает за теорию лишь те ее части, что спекулятивно возвращают к тому, что они сами делают и что́ делает их самих; ни их двойникам, составляющим с ними полный набор, для кого практика заслуживает внимания лишь после того, как пройдет просеивание через теорию, которая ценна тем более, чем меньше имеет последствий. Обе группы объединяет отвращение к субъективации.
Но это не значит, что будто бы книга не предназначена ни для кого вообще. В конце концов, вы всегда пишете для одного или нескольких; всякое письмо адресовано.
На это можно возразить: дескать, если не считать обязательных знаков внимания и социальных или профессиональных подмигиваний, стоящих во главе многих произведений, абсолютное большинство произведений лишено всякой адресации. И разумеется, идиот пишет для себя, мерзавец для большинства, имбецил для всех в целом и ни для кого в частности, а кретин для потомков. Но в целом никто из них не пишет: они жуют жвачку, льстят, общаются или фантазируют. А коли они пишут, коли мы признаем, что творимое ими — письмо, в таком случае я не пишу. Гипотеза не то чтобы абсурдная, если уж на то пошло, учитывая то, с какой легкостью они пишут: по привычке, по необходимости, по долгу или принуждению, — тогда как для меня сложить слова одно за другим, чтобы образовать малейшее предложение, зачастую задача непосильная. Если слова облегчают им жизнь, если они пишут, как дышат, то я не пишу или же пишу с трудом, пишу так, как задыхаются.
Не придется она по вкусу и тем, кто, цепляясь за свою индивидуальность высказывающего суждения потребителя как за сокровище, считают делом чести читать только как зрители, для развлечения или получения информации, для подпитки мечтаний или рефлексии, но прежде всего — читать без риска быть субъективно призванными к чему бы то ни было; кто поэтому в моменты чтения читает лишь на отдалении, на достаточно большом расстоянии, чтобы не касаться читаемого ими, не быть затронутым им и чтобы иметь возможность заранее отказаться от принятия каких-либо последствий.
Книга, вне всякого сомнения, будет еще меньше пользоваться популярностью среди членов партии спиритуализма — сторожевых псов* установленного порядка дня сегодняшнего, как и вчерашнего, которые всё предписывают нам действовать как людям мысли, ну а мыслить — как людям действия, чтобы мы не были ни теми, ни другими, ни тем более теми и другими сразу. Псы эти наиболее мирские из всех, поскольку они сочетают свое отвращение к радикализму, составляющее основу их мирскости, с записью в реестры высшего света. Стратегически они будут самыми яростными в своем отношении, то есть тактически наиболее безразличными, если только маловероятное стечение обстоятельств не заставит их проявить снисходительность.
Короче говоря, книга не понравится ни тем, кто заякорен реальностью, проникнут прагматизмом и принимает за теорию лишь те ее части, что спекулятивно возвращают к тому, что они сами делают и что́ делает их самих; ни их двойникам, составляющим с ними полный набор, для кого практика заслуживает внимания лишь после того, как пройдет просеивание через теорию, которая ценна тем более, чем меньше имеет последствий. Обе группы объединяет отвращение к субъективации.
Но это не значит, что будто бы книга не предназначена ни для кого вообще. В конце концов, вы всегда пишете для одного или нескольких; всякое письмо адресовано.
На это можно возразить: дескать, если не считать обязательных знаков внимания и социальных или профессиональных подмигиваний, стоящих во главе многих произведений, абсолютное большинство произведений лишено всякой адресации. И разумеется, идиот пишет для себя, мерзавец для большинства, имбецил для всех в целом и ни для кого в частности, а кретин для потомков. Но в целом никто из них не пишет: они жуют жвачку, льстят, общаются или фантазируют. А коли они пишут, коли мы признаем, что творимое ими — письмо, в таком случае я не пишу. Гипотеза не то чтобы абсурдная, если уж на то пошло, учитывая то, с какой легкостью они пишут: по привычке, по необходимости, по долгу или принуждению, — тогда как для меня сложить слова одно за другим, чтобы образовать малейшее предложение, зачастую задача непосильная. Если слова облегчают им жизнь, если они пишут, как дышат, то я не пишу или же пишу с трудом, пишу так, как задыхаются.
ПОСВЯЩЕНИЕ
Слишком мореходная для тех, кому известна только суша, слишком теоретическая для тех, кто живет только морем и восторгается жизнью, эта книга навряд ли окажется по нраву большому свету.
Не придется она по вкусу и тем, кто, цепляясь за свою индивидуальность высказывающего суждения потребителя как за сокровище, считают делом чести читать только как зрители, для развлечения или получения информации, для подпитки мечтаний или рефлексии, но прежде всего — читать без риска быть субъективно призванными к чему бы то ни было; кто поэтому в моменты чтения читает лишь на отдалении, на достаточно большом расстоянии, чтобы не касаться читаемого ими, не быть затронутым им и чтобы иметь возможность заранее отказаться от принятия каких-либо последствий.
Книга, вне всякого сомнения, будет еще меньше пользоваться популярностью среди членов партии спиритуализма — сторожевых псов* установленного порядка дня сегодняшнего, как и вчерашнего, которые все предписывают нам действовать как людям мысли, ну а мыслить — как людям действия, чтобы мы не были ни теми, ни другими, ни тем более теми и другими сразу. Псы эти наиболее мирские из всех, поскольку они сочетают свое отвращение к радикализму, составляющее основу их мирскости, с записью в реестры высшего света. Стратегически они будут самыми яростными в своем отношении, то есть тактически наиболее безразличными, если только маловероятное стечение обстоятельств не заставит их проявить снисходительность.
Короче говоря, книга не понравится ни тем, кто заякорен реальностью, проникнут прагматизмом и принимает за теорию лишь те ее части, что спекулятивно возвращают к тому, что они сами делают и что́ делает их самих; ни их двойникам, составляющим с ними полный набор, для кого практика заслуживает внимания лишь после того, как пройдет просеивание через теорию, которая ценна тем более, чем меньше имеет последствий. Обе группы объединяет отвращение к субъективации.
Но это не значит, что будто бы книга не предназначена ни для кого вообще. В конце концов, вы всегда пишете для одного или нескольких; всякое письмо адресовано.
На это можно возразить: дескать, если не считать обязательных знаков внимания и социальных или профессиональных подмигиваний, стоящих во главе многих произведений, абсолютное большинство произведений лишено всякой адресации. И разумеется, идиот пишет для себя, мерзавец для большинства, имбецил для всех в целом и ни для кого в частности, а кретин для потомков. Но в целом никто из них не пишет: они жуют жвачку, льстят, общаются или фантазируют. А коли они пишут, коли мы признаем, что творимое ими — письмо, в таком случае я не пишу. Гипотеза не то чтобы абсурдная, если уж на то пошло, учитывая то, с какой легкостью они пишут: по привычке, по необходимости, по долгу или принуждению, — тогда как для меня сложить слова одно за другим, чтобы образовать малейшее предложение, зачастую задача непосильная. Если слова облегчают им жизнь, если они пишут, как дышат, то я не пишу или же пишу с трудом, пишу так, как задыхаются.
Не придется она по вкусу и тем, кто, цепляясь за свою индивидуальность высказывающего суждения потребителя как за сокровище, считают делом чести читать только как зрители, для развлечения или получения информации, для подпитки мечтаний или рефлексии, но прежде всего — читать без риска быть субъективно призванными к чему бы то ни было; кто поэтому в моменты чтения читает лишь на отдалении, на достаточно большом расстоянии, чтобы не касаться читаемого ими, не быть затронутым им и чтобы иметь возможность заранее отказаться от принятия каких-либо последствий.
Книга, вне всякого сомнения, будет еще меньше пользоваться популярностью среди членов партии спиритуализма — сторожевых псов* установленного порядка дня сегодняшнего, как и вчерашнего, которые все предписывают нам действовать как людям мысли, ну а мыслить — как людям действия, чтобы мы не были ни теми, ни другими, ни тем более теми и другими сразу. Псы эти наиболее мирские из всех, поскольку они сочетают свое отвращение к радикализму, составляющее основу их мирскости, с записью в реестры высшего света. Стратегически они будут самыми яростными в своем отношении, то есть тактически наиболее безразличными, если только маловероятное стечение обстоятельств не заставит их проявить снисходительность.
Короче говоря, книга не понравится ни тем, кто заякорен реальностью, проникнут прагматизмом и принимает за теорию лишь те ее части, что спекулятивно возвращают к тому, что они сами делают и что́ делает их самих; ни их двойникам, составляющим с ними полный набор, для кого практика заслуживает внимания лишь после того, как пройдет просеивание через теорию, которая ценна тем более, чем меньше имеет последствий. Обе группы объединяет отвращение к субъективации.
Но это не значит, что будто бы книга не предназначена ни для кого вообще. В конце концов, вы всегда пишете для одного или нескольких; всякое письмо адресовано.
На это можно возразить: дескать, если не считать обязательных знаков внимания и социальных или профессиональных подмигиваний, стоящих во главе многих произведений, абсолютное большинство произведений лишено всякой адресации. И разумеется, идиот пишет для себя, мерзавец для большинства, имбецил для всех в целом и ни для кого в частности, а кретин для потомков. Но в целом никто из них не пишет: они жуют жвачку, льстят, общаются или фантазируют. А коли они пишут, коли мы признаем, что творимое ими — письмо, в таком случае я не пишу. Гипотеза не то чтобы абсурдная, если уж на то пошло, учитывая то, с какой легкостью они пишут: по привычке, по необходимости, по долгу или принуждению, — тогда как для меня сложить слова одно за другим, чтобы образовать малейшее предложение, зачастую задача непосильная. Если слова облегчают им жизнь, если они пишут, как дышат, то я не пишу или же пишу с трудом, пишу так, как задыхаются.
*Ср. эссе Сторожевые псы (1932) Поля Низана, товарища Жана-Поля Сартра, посвященное критике Анри Бергсона и других представителей тогдашнего философского мейнстрима Франции. И самого Бергсона, и линию спиритуалистической философии XIX века, которую он во многом продолжал, зачастую обвиняли в реакционной политической и социальной позиции, в роялизмеми политико-этическом консерватизме.
что они уже признали себя
Мореходная и теоретическая, книга эта, во всяком случае, была создана для конкретных людей, которым и посвящается. Ясно, а может быть даже
и отчетливо,
жиль греле
ПУНКТ 0
[0.0]
В Крабе-барабанщике — великой книге Пьера Шендерффера о чести и море — авизо национального французского флота натыкается на крохотный парусник, которому, израненному страшной бурей, удается выбраться из непогоды, ложась в дрейфе под парусом. «А, мореплаватель-одиночка, — замечает инспектор по рыболовству, а затем добавляет: — Скоро из настоящих моряков только они и останутся…» Его начальник реагирует жестко и пренебрежительно: «Моряки, настоящие моряки, — это те, кто в море зарабатывает на жизнь, на хлеб насущный"(8).
жиль греле
В море идут либо чтобы покинуть мир, очиститься от него, либо чтобы присоединить море к миру, довести мирозатворение моря до возможного предела
[0.1]
**Франц. départ обыкновенно означает отъезд или, в контексте работы Греле, отплытие, глагол же départir означает разделение, распределение, раздачу. На этой двусмысленности и играет здесь Греле. — Примеч. науч. ред.
Таково радикальное разграничение — отделение [départ]** — моряков на два типа: согласно описанию человека моря, инспектора по рыболовству, и описанию его начальника, который прежде всего является человеком военным.
Разрывая понятие моряка надвое, разграничение высвобождает точку, исходя из которой оказывается возможным порывать с миром, раздирая саму его ткань, «от начала до конца, — пишет Лардро, — на всем протяжении, где глаз святого различит пунктир»; оно учреждает одиночного мореплавателя как гностика, нулевую точку антифилософии.
Разрывая понятие моряка надвое, разграничение высвобождает точку, исходя из которой оказывается возможным порывать с миром, раздирая саму его ткань, «от начала до конца, — пишет Лардро, — на всем протяжении, где глаз святого различит пунктир»; оно учреждает одиночного мореплавателя как гностика, нулевую точку антифилософии.
[0.2]
Отделенность одиночного моряка от мира, происходящая из одного его существования (онтологическое одиночество удваивается существованием в качестве одного и приспосабливается к нему), столь же проста и непосредственна, сколь комплексно и трудно то, что следует из его отделения, — если только, будучи возвращенными к своей иллюзорной простоте, эти следствия не обусловят ретроактивно разрыв, откуда они и происходят, совершая посредством махинации обратный захват самого разрыва миром.
Никакой спекулярности между простотой разрыва с миром и следствиями, что вытекают из отделения; иначе восторжествуют секулярность и мир, поглощающий то, что с ним порывает. Мир поглощает его: не просто изничтожает, но переваривает — стремится за его счет увековечить себя, подобно тому как это делает вопрос со своим ответом.
Никакой спекулярности между простотой разрыва с миром и следствиями, что вытекают из отделения; иначе восторжествуют секулярность и мир, поглощающий то, что с ним порывает. Мир поглощает его: не просто изничтожает, но переваривает — стремится за его счет увековечить себя, подобно тому как это делает вопрос со своим ответом.
[0.3]
Теория одиночного мореплавателя: для нее мореплаватель является одновременно объектом и субъектом, и вмэтом смысле теория не столь уж теоретична (нейтральна, безразлична, эпистемологична), сколь теористична (вооружена, витальна, гностична), она есть то, что позволяет придерживаться нулевой точки, придавая той значение и роль аксиомы для упорядочивания множества теорем, чья комплексность есть поворот — метод в буквальном смысле этого [древнегреческого] слова — от простоты.
*** Начало целой серии проходящих через всю книгу Греле словесных игр на созвучиях, основанных на словосочетании vie d’ange — «жизнь ангела, ангельская жизнь». Vide — букв. «пустота», vidange — букв. «вывоз нечистот, опорожнение». Здесь и далее мы стараемся — везде, где это возможно, — передать игры Греле доступными в русском языке созвучиями. — Примеч. науч. ред.
[0.4]
Теоризм одиночного мореплавателя: если он и выносит что-то из моря, то только ничтожность [vide] светскостей, их аннигилированность [vidange] и ангелированную жизнь [vie d’ange]***, которая один за другим развязывает узлы, что цепляют и удерживают людей за мир, и которую одиночный мореплаватель изобретает для себя пункт за пунктом.
Книга
Теория одиночного мореплавателя
уже доступна для предзаказа на сайте Ad Marginem
[1] Вызов
[2] Вниз
[3] Окончание
[2] Вниз
[3] Окончание
